| jazzcrazy | Дата: Среда, 01.02.2012, 01:10 | Сообщение # 1 |
 Журналист
Группа: Администраторы
Сообщений: 457
Статус: Offline
| 
В Амстердаме на 84 году жизни скончался Густав Леонхардт, прославленный клавесинист, органист и дирижер, один из отцов европейского музыкального аутентизма. Интерес к старинной музыке ему привили родители: за клавесин Леонхардта усадили еще в отрочестве. В конце 40-х годов он изучал органное искусство в знаменитой базельской Schola Cantorum, а затем посвятил себя изучению истории музыки в венских архивных собраниях. С помощью старинных трактатов и руководств для музыкантов эпохи барокко он начал планомерно восстанавливать забытую исполнительскую практику XVII-XVIII веков — не только игры на клавесине, но и на других инструментах, а также вокальную технику. Уже в 1954 году, когда ему не было еще и тридцати, он основал в Вене Leonhardt-Consort, новаторский для того времени ансамбль старинной музыки. На виолончели в этом ансамбле играл Николаус Арнонкур, еще одна важнейшая фигура "исторически информированного исполнительства". Позднее Леонхардт стал подлинным гуру, воспитавшим огромное количество музыкантов-аутентистов новой формации: среди его учеников такие известнейшие клавесинисты и дирижеры, как Филипп Херревеге, Кристофер Хогвуд, Кристоф Руссе, Тон Копман. Сейчас аутентизм и ранняя музыка — это чаще всего эффектный перформанс, раритетное, но пышное угощение; в 60-70-е годы в нем заметнее были нотки хипповства, протеста против рутины академического истеблишмента. Для Леонхардта же аутентизм был прежде всего по-кальвинистски строгой верой, требующей полнейшей самоотдачи, ученой чистоты и принципиальности.
Я просто не мог не стать клавесинистом. Конечно, можно было повторить судьбу всех своих сверстников и в шесть лет начать учиться игре на рояле — но в том-то и дело, что у моих родителей дома стоял именно клавесин. Позднее я понял: все хорошее в жизни происходит исключительно по воле случая.
Нельзя сказать, чтобы в довоенной эпохе не было ничего хорошего. Скажем, каждый хороший оркестр звучал по-своему. Я немного тоскую по XVIII веку, когда собственное музыкальное лицо было не только у каждой страны, но и у каждого региона. Сегодня и в Англии, и в Японии Баха играют одинаково.
В юности различаешь только два цвета, черный и белый. Когда мне было шестнадцать и я слушал записи Ванды Ландовской, казалось, что лучше ничего и быть не может. Потребовалось несколько лет, чтобы понять, сколь примитивной была ее игра. Она производила впечатление на молодого мужчину, но не на юного музыканта.
Как и положено подростку, я был максималистом: я знал только то, что рояль — это плохо, а клавесин — хорошо. Ландовска играла на клавесине — и этого мне было вполне достаточно. Сейчас у меня даже язык не повернется назвать клавесином тот инструмент, за которым она записала все свои главные пластинки.
Когда в 1950 году я приехал в Вену, один-единственный клавесинист обслуживал весь город. Как-то раз, заболев, он едва не сорвал исполнение Пятого Бранденбургского концерта Баха, в котором, как известно, весьма развитая клавирная партия. Тогда кто-то вспомнил о молодом голландце, по слухам, умеющем играть на клавесине. Вскоре мне предложили профессорский пост в Венской академии музыки. Мне едва исполнилось 24.
Я сердечно признателен техническому прогрессу за то, что он не наступил на полвека раньше срока. Самым счастливым временем в моей жизни были годы ученичества, проведенные в Вене: с семи утра до семи вечера я сидел в библиотеках и переписывал от руки старинные манускрипты — никаких Хerox, слава Богу, тогда и в помине не было. Я до сих пор считаю, что музыканта из меня сделали затраченные тогда мышечные и умственные усилия. Современная жизнь стала слишком легкой.
Дирижирование — самый высокооплачиваемый и самый легкий способ заниматься музыкой. Вам не нужно думать о том, как взять ту или иную ноту, не нужно тратить годы на развитие техники — чем более странными будут ваши жесты, тем более харизматичным вас будут считать. Как дирижер я выступаю не чаще двух раз в год — все-таки это слишком легкий хлеб.
Караяна я слышал еще совсем молодым и могу с уверенностью сказать: он не был хорошим дирижером даже в начале своей карьеры, не говоря уже о более позднем времени. Дело не в том, что его не любили музыканты, — гений и злодейство, как мы знаем, очень даже совместимы. Просто в действительности Караяна интересовало только одно — публика и ее порабощение. Положим, спина у него была и вправду очень эффектная. Ею он, собственно, и сделал себе карьеру. Но иметь красивую спину еще не значит быть хорошим музыкантом.
Я хорошо понимаю Арнонкура, полностью переквалифицировавшегося в дирижеры. Разумеется, он по натуре проповедник и за пультом чувствует себя комфортнее всего. Но вообще-то я подозреваю, что истинная причина смены его амплуа — ограниченность репертуара для барочной виолончели, с которой он начинал. Провести всю жизнь, водя взад-вперед смычком, — нелегкий удел. Дирижировать симфониями Брукнера, что и говорить, куда интереснее.
Демократия — главный враг искусства. После Великой французской революции средний уровень музыкальной культуры стал стремительно падать. Музыка, написанная в XIX веке, за редким исключением посредственна и примитивна.
Героизм Бетховена смешон. Его Девятая симфония — самое вульгарное сочинение во всей истории музыки. «Ода к радости» — квинтэссенция пошлости. Непостижимо, как гениальный композитор мог написать такое — ниже падать, по-моему, некуда. И еще этот ужасный текст! Хотя ре-мажорная тема финальной части отвратительна и сама по себе.
С возрастом интерес к крупным формам пропадает. Миниатюры Фробергера и Свелинка занимают меня сегодня куда больше опер Монтеверди и баховских пассионов.
Чувство ненависти во мне способно вызвать только звучание старинного фортепиано. Хаммерклавир я ненавижу по-настоящему — это самый бесчувственный инструмент на свете. Играя на нем, ты не чувствуешь живого отклика струны, ее биения. Да и сам звук какой-то расхлябанный. Вот клавесин — совсем другое дело.
Меломаны окончательно превратились в меломаньяков. Одних интересует только звучание различных инструментов, другие посвящают жизнь сравнению расшифровки украшений в партитах Баха и ordres Куперена. Отношения к музыке не имеет ни то, ни другое.
Сегодня вокруг старинной музыки я вижу и слышу больше разговоров, чем дела. Еще в восемнадцатом веке Форкре говорил: настоящий профессионал — тот, кто играет без репетиций, a prima vista. Нынче модно толковать об эстетике барокко и о том, что ее невозможно понять, не зная литературы и живописи. Контекст — штука полезная. Но сам я всегда предпочитал следовать более эффективному рецепту: внимательно смотреть в ноты, изучать трактаты и как можно больше заниматься.
Я действительно написал книгу о старинной архитектуре Амстердама. Правда и то, что дом, в котором живем мы с женой, был построен в 1617 году, а его интерьеры полностью соответствуют этому времени. Однако глупо было бы думать, что это как-то повлияло на мою игру.
Современный человек не обязан понимать старинную живопись — он может разглядывать ее как обыватель. Музыкант находится в диаметрально противоположной ситуации. Он должен так воспроизвести произведение старинного композитора, чтобы современная публика могла бы разглядывать его, как старинную живопись.
Я не получаю удовольствия во время игры — скорее наоборот. Игра музыкантов, увлеченных процессом, чаще всего достойна лишь снисхождения. О каком удовольствии может вообще идти речь, когда столько сил тратится только на то, чтобы избежать фальшивых нот?
Я по сей день предпочитаю Alfa Romeo другим маркам автомобилей. Никогда бы не сел за руль, скажем, BMW: эта фирма была основана в 1913 году, а Alfa Romeo выпустили свою первую машину в 1910-м. Эти три года говорят о многом.
Светлая память подвижнику от искусства!
Объявление: восстановление ссылок / Announcement: updating links
|
| |
| |
