25 ноября 1963 года фотография Thelonious Monk должна была появиться на обложке журнала „Time". Но 23-го убили Кеннеди, и обложку пришлось заменить. К фотографии джазмена журнал вернулся только в феврале следующего года. „Тайм", до этого уделявший внимание джазу лишь в коротких полупрофессиональных рецензиях, наконец-то признал джазовых исполнителей национальными героями. До Thelonious Monk такой чести удостоился только Дэйв Брубек, завоевавший популярность в среде университетских интеллектуалов.
Была в этом какая-то странность. Если уж говорить о джазе, то Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Дюк Эллингтон или Каунт Бэйси были значительно популярнее, а среди новаторов, известных узкому, но влиятельному кругу музыкантов, выделялись Charlie Parker, Dizzy Gillespie или Miles Davis. Но выбор „Тайма"— официоза, обладавшего каким-то футурологическим чутьем,— пал на Thelonious Monk. И оказался безошибочным.
Репутация Thelonious Monk среди джазменов нового поколения была на самом деле достаточно высока. В 1942 году он вошел в группу молодых музыкантов, создававших новый стиль, названный благодаря дурашливой фантазии Dizzy Gillespie малопонятным словечком „бибоп". Молодые афроамериканцы, не принимавшие оптимизма свинга, голливудской американской мечты, усиленно пропагандируемого благополучия общества и, в особенности, распространенного утверждения, что черные джазмены — всего-навсего талантливые „развлекатели", создавали новую музыку, основанную на виртуозной импровизации и на мелодике, далекой от песенной продукции.
Центром джазовой фронды стал клуб "Minton's Playhouse", открывшийся в 1940 году на 118-й улице в отеле „Сесиль". Это было удобное местечко, чтобы заглянуть туда после работы. Музыканты, отыгравшие танцевальные программы в каком-нибудь биг-бенде, с удовольствием заходили „к Минтону", чтобы от души помузицировать по-своему. Здесь бывали саксофонисты Лестер Янг, Коулмен Хоукинс и Бен Уэбстер, трубач Рой Олдридж. Каждую ночь до утра на сцене сидел гитарист Чарли Крисчиен. Здесь рождалось то ощущение свободы, которого не могло быть в дисциплинированных биг-бендах. Музыканты выбирали невероятно быстрые темпы, отказывались от постоянной опоры на граунд-бит и дерзко экспериментировали в обыгрывании традиционных гармоний.
Молодые исполнители Charlie Parker и Thelonious Monk в том числе — не только играли новую музыку, но сознательно стремились нанести „пощечину общественному вкусу". Предавалось анафеме все, что было связано с эрой свинга, с танцевальным залом, с приглаженной и счастливой бродвейской эстетикой. Отстраненный вид, а не лучезарные улыбки, публика может слушать, а может и не слушать. (Во всяком случае завоевывать ее расположение эстрадными приемами не стоит. Не нравится — уходи!) Небрежная одежда, темные очки, козлиные бородки и малопонятные шуточки, иногда отпускаемые со сцены. Исполнение сольного эпизода спиной к зрительному залу (не смотреть надо, а слушать). Типичные битники сороковых годов. Сицилианская посвященность. Вопросы "как" и "что" задавать не стоит, потому что ответом будет ироническое презрение. Надо просто поверить музыкантам, включить пытливый слух и почувствовать себя своим.
Во всей этой стихии горячей виртуозности, безапелляционного неприятия установившихся джазовых традиций как нельзя кстати оказался фортепианный стиль, разработанный Thelonious Monk,— экономная угловатая манера, какие-то скрюченные малонапевные фразы, разрозненная ритмика и диссонирующие созвучия, которые иногда он вдалбливал в инструмент с упорством человека, наслаждающегося своими необычными находками. Фортепьяно перестало быть надежной опорой с постоянно слышимой гармонией. Редкие аккорды-всплески вклинивались в интуитивно ощущаемые паузы у духовых, а иногда накладывались на виртуозный импровизационный орнамент в совершенно непредсказуемых моментах.
Первоначально у многих возникло впечатление, что Thelonious Monk — технически слабый пианист. Потом выяснилось, что так могли говорить только плохо информированные люди, не слышавшие его ранних записей, где полно пассажей в духе Арта Тэйтума и Эрла Хайнза. Конечно же, неуклюжесть монковской игры — это часть его имиджа. Ударная артикуляция — это идеология, а лапидарность средств — необходимое условие для гармонической свободы. Даже друзья Thelonious Monk признавали, что играть с ним довольно сложно. Привычной ритмогармонической опоры от инструмента Thelonious Monk не исходило, иногда он вообще не аккомпанировал, предоставляя гармонии определяться по линии контрабаса и по мелодическим узорам импровизаций духовых.
Наряду со своими коллегами, выдающимися новаторами Charlie Parker и Dizzy Gillespie, Thelonious Monk рано заявил о себе как о композиторе. Уже в 1944 году появилась одна из самых красивых джазовых баллад „Round About Midnight", сложные гармонии которой вначале никого не вдохновляли, пока путевку в жизнь этой мелодии не дал Miles Davis. А в шестидесятые годы темы Thelonious Monk стали исключительно популярными среди джазменов новой волны. Среди них выделяются асимметрично-блюзовые „Straight No Chaser", „Blue Monk", медленные темы „Misterioso", „Monk's Dream", „Ruby, My Dear" или шлягероподобные (но с обязательной ритмической и гармонической изюминкой) „I Mean You", „Rhythm-a-ning". Один из критиков заметил, что композиции Thelonious Monk — это концентрированное содержание, вложенное в стандартную 12-, 16- или 32-тактовую форму. Темы Thelonious Monk музыканты полюбили именно потому, что они нестандартны, они порождали конфликтность. Каждый музыкант, импровизирующий на темы Thelonious Monk, становился их заложником и по-своему преодолевал их очевидные сложности — огромные интервальные скачки, частые модуляции, сдвиги на слабых долях. В карьере Монка были и головокружительные взлеты - так, в 1964 году его портрет украшал обложку журнала "Тайме" (честь, которой удостоились в 20 веке всего четыре мастера джаза). Хотя Монк был одним из главных архитекторов современного джаза, для достижения этих высот потребовалось немало времени. Он не выступал в роли лидера до тридцатилетнего возраста, а признание пришло к нему ещё на десяток лет позже.
Жизнь Thelonious Monk была скрыта от журналистских глаз. Сам он не любил общаться с прессой и даже друзьям мало что рассказывал о себе. Известно, что родился он в 1917 году, брал частные уроки и рано стал пианистом-аккомпаниатором (иногда выступал со своей матерью, неплохой вокалисткой). На одной из домашних вечеринок игру молодого Thelonious Monk услышала пианистка Мэри Лу Уильяме. „У него была прекрасная техника,— вспоминает Мэри,— но мне запомнилась своеобразная, нестандартная фразировка. Он был уже в то время представителем модерна". Некоторое время Thelonious Monk работал в оркестрах, но с 1942 года обосновался в нью-йоркских клубах на 52-й улице, в том числе и у „Минтона". В 1947 фирма "Blue Note" подписала с ним контракт, и в этом же году Thelonious Monk женился на милой Нелли, которая согласна была тянуть финансовый воз семьи, предоставив ему полную свободу для творчества. Скандал 1951 года (в машине Thelonious Monk были найдены наркотики, и ему было запрещено выступать во всех заведениях, где продавался алкоголь) выбил его из колеи. Практически это был запрет на профессию. Осталась лишь редкая студийная работа. После „Blue Note" последовали приглашения на „Prestige" и „Riverside". Только вмешательство богатой фанатички джаза баронессы де Кенигсвартер помоглоThelonious Monk вернуться на сцену в 1957 году. Началось сотрудничество с молодым и ярким тенор-саксофонистом John Coltrane. Затем последовало десятилетие (1959-1969) с постоянным составом, в котором на саксофоне играл Чарли Роуз, на контрабасе Уилбур Уэр и на ударных Бен Райли.
В начале шестидесятых ценность музыки и исполнительского метода Thelonious Monk стала очевидна. Квартет Thelonious Monk оказался единственным джазовым ансамблем, получившим шестимесячный ангажемент в престижном нью-йоркском клубе „Five Spot". Это было то место, куда Thelonious Monk никогда не опаздывал (про его опоздания на работу ходило немало анекдотов). Посетители клуба могли наблюдать, как за пять минут до начала работы Thelonious Monk проходил за кулисы, снимал пальто, шел в бар и с порцией двойного „Бурбона" подходил к роялю. Садился и играл какую-нибудь балладу, затем приглашал музыкантов и представлял их публике. На шестом месяце работы директор клуба объявил пианисту, что тот может остаться еще на несколько месяцев, но Thelonious Monk не захотел.
Иногда его манхэттенский телефон разрывался от звонков. Пианиста искали продюсеры и менеджеры, а он снимал трубку и говорил: „Монка здесь нет". Вытащить его на интервью, на разговор всегда было трудно. Леонард Фэзер, имевший в журнале Down Beat рубрику „Тест вслепую", все-таки однажды усадил Thelonious Monk напротив себя и поставил ему несколько записей с пианистами. Thelonious Monk должен был угадать исполнителей и выставить каждому оценку по пятибалльной системе. Thelonious Monk высоко оценил любимого им Эрла Хайнза. Но когда ему поставили запись Питерсона, встал и спросил: „А где тут у вас туалет?"
Родоначальники нового джазового направления были очень разными людьми. Больной и ранимый Charlie Parker соседствовал с ироничным и весело хулиганствующим Dizzy Gillespie, угрюмый Miles Davis прекрасно вписался в рациональные композиторские концепции прагматичного Гила Эванса. Thelonious Monk сотрудничал со всеми и в то же время мог ни с кем не сотрудничать. Он был в современном джазе сам по себе. Грустным и молчаливым одиночкой. Он знал себе цену и никогда не отступал от того, что считал для себя художественно важным. Но он не любил делиться своими мыслями и идеями. Когда John Coltrane однажды спросил его о чем-то, Thelonious Monk сел за рояль и ответил музыкой. Музыка была его единственной страстью, это был его язык общения с окружающим миром. Он был равнодушен к славе, не любил гастролировать. Знаменитый и самый удачливый джазовый импресарио Норман Грэнц с трудом убедил его войти в труппу „Гиганты джаза" в начале семидесятых, а немного позже администрация Картера три дня уговаривала пианиста приехать в Белый дом на его собственный юбилей.
Неординарность музыки, неординарность поведения были сутью Thelonious Monk. Он просто не мог быть иным. Но ведь и джаз менялся. Thelonious Monk вступил в джазовый клан именно в то время, когда рушились представления о джазе как о музыке отдыха, как об искусстве со строжайшей ансамблево-оркестровой дисциплиной. Рождался новый джаз, провозгласивший принцип индивидуализма и невероятной творческой свободы. Неординарность музыки соответствовала неординарности личностей. И если иногда алкоголь или даже наркотики дополняли (как это ни печально) биографии музыкантов, то и это — одна из сторон джаза, нашедшая отражение и в названиях мелодий, и в безумной череде импровизаций. Играть бок-о-бок с Монком - нередко означало путь к будущей славе для многих, включая Джона Колтрейна, сказавшего в 1960 году: "Работа с Монком позволила мне близко соприкоснуться с архитектором высочайшего класса в музыке. Я ощущаю себя его учеником во всех отношениях - в чувстве, в теории, в технике." Он учил своим примером, своей настойчивостью, всей невыразимостью своей натуры. Большой почитатель Монка, продюсер Ooppin Keepnews, писал: "Это - художник, которого никогда нельзя считать вполне узнаваемым или предсказуемым. В нем всегда остается нечто магическое." Ему как бы вторит Сонни Роллинс: "Монк был магом, волшебником."
Десятки пианистов подражали Thelonious Monk, учились у него, но никто не смог стать вровень с ним, несмотря на кажущуюся несложность его фортепианной фактуры. Ибо в его исполнительском методе идеально сочетались импровизационная отвага и строгость композиторского мышления. Это то, за что джаз начал бороться в сороковые годы и что на сегодняшний день удалось единицам. Таким, как Чик Кориа или Herbie Hancock. Но спросите у них, кем был для них Thelonious Monk. Я уверен, они встанут и снимут шляпы. Современный концертный джаз так или иначе завоевал бы весь мир во второй половине нашего века. Но без Thelonious Monk он был бы значительно беднее.

Владимир Фейертаг
Из журнала АУДИО МАГАЗИН № 4‘ 98